была широко распространена во всех армиях и стала неотъемлемой частью более поздних литературных описаний войны:
Грабители и убийцы брали кусок дерева и засовывали его в горло несчастным, перемешивали, вливали воду, добавляли песок или даже человеческие экскременты и жалко мучили людей за деньги, как это случилось с жителем Беелитца по имени Давид Эрттель, который вскоре умер от этой болезни.36
3. Зверства над женщинами в немецких землях во время Тридцатилетней войны, ксилография из книги Филипа Винсента "Плач по Германии" (Лондон, 1638)
Другой человек, по имени Крюгер Меллер, был пойман имперскими солдатами, связан по рукам и ногам и жарился на костре до тех пор, пока не открыл местонахождение своих денег. Но не успели его мучители забрать деньги и уйти, как в город прибыл еще один рейдовый отряд имперцев. Услышав, что их коллеги уже выжгли из Меллера 100 талеров, они отнесли его обратно к костру и держали его лицом в пламени, жаря "так долго, что он умер от этого, и с него даже слезла кожа, как с убитого гуся". Торговец скотом Юрген Меллер тоже был "зажарен до смерти" за свои деньги.37
В 1638 году имперские и саксонские войска прошли через маленький городок Ленцен в Пригнице к северо-западу от Берлина, где вырвали из домов все дрова и оборудование, а затем предали их огню. Все, что удалось спасти от пламени, солдаты забирали силой. Едва имперцы ушли, как шведы напали на город и разграбили его, обращаясь с "жителями, женщинами и детьми так жестоко, что такого никогда не рассказывали о турках". Официальный отчет, составленный властями Ленцена в январе 1640 года, рисует мрачную картину: "Они привязали нашего честного мещанина Ганса Бетке к деревянному столбу и жарили его на костре с семи утра до четырех пополудни, так что он испустил дух от сильных криков и боли". Шведы отрезали икры пожилому человеку, чтобы он не мог ходить, ошпарили кипятком матрону до смерти, подвешивали детей голыми на морозе и заставляли людей лезть в ледяную воду. Около пятидесяти человек, "старые и молодые, большие и маленькие, были замучены таким образом".38
Люди, собранные самим курфюрстом, были не намного лучше захватчиков. Они тоже были плохо одеты, недоедали и были деморализованы. Офицеры жестоко обращались со своими людьми, применяя драконовские наказания. Солдат полка полковника фон Рохова "били и кололи под пустяковыми предлогами, заставляли бегать в перчатках, клеймили", а в некоторых случаях отрезали носы и уши.39 Неудивительно, что войска были столь же безжалостны в обращении с местным населением, что вызвало горькие протесты против их "частых поборов, грабежей, убийств и разбоев". Эти жалобы были настолько частыми, что граф Шварценберг созвал специальное совещание с командирами в 1640 году и отчитал их за то, что они досаждали гражданскому населению актами наглости и насилия.40 Но эффект от его наставлений вскоре сошел на нет: в рапорте, поданном два года спустя из района Тельтов под Берлином, говорилось, что войска бранденбургского командира фон Гольдакера грабили местность, молотили кукурузу, которую находили , и обращались с местным населением "так же бесчеловечно, как и хуже, чем мог бы поступить враг".41
Невозможно точно установить, как часто происходили зверства. Регулярность, с которой подобные рассказы появляются в широком спектре современных источников, от индивидуальных эго-повествований до отчетов местных властей, петиций и литературных произведений, безусловно, говорит о том, что они были широко распространены. Что не вызывает сомнений, так это их значение для современного восприятия.42 Зверства определили смысл этой войны. Они запечатлели то, что оставило в ней глубокое впечатление: полное нарушение порядка, абсолютную уязвимость мужчин, женщин и детей перед лицом насилия, которое бушевало, не контролируя себя.
Пожалуй, самым красноречивым свидетельством суровости испытаний, выпавших на долю жителей Бранденбурга в период с 1618 по 1648 год, являются демографические показатели. Такие болезни, как тиф, бубонная чума, дизентерия и оспа, бесконтрольно свирепствовали среди мирного населения, чья физическая сопротивляемость часто была подорвана годами высоких цен и плохого питания.43 В целом по Марку-Бранденбургу умерло около половины населения. Цифры варьируются от района к району; те районы, которые были защищены от военной оккупации или сквозных маршей водой или болотистой местностью, как правило, страдали менее серьезно. Например, в болотистых поймах реки Одер, известных как Одербрух, по результатам обследования, проведенного в 1652 году, только 15 процентов ферм, действовавших в начале войны, были заброшены. В Гавельланде, напротив, где в течение почти пятнадцати лет практически не было перебоев, этот показатель составлял 52 процента. В округе Барним, где население было сильно обременено контрибуциями и заготовками, в 1652 году 58,4 процента ферм все еще оставались заброшенными. На землях округа Лёкниц в Уккермарке, на северной окраине Бранденбурга, этот показатель составлял 85 %! В Альтмарке, к западу от Берлина, смертность росла с запада на восток. Считается, что в районах, граничащих с рекой Эльбой на востоке, которые были важными военными транзитными зонами, погибло от 50 до 60 процентов; в средней полосе смертность снизилась до 25-30 процентов, а на западе - до 15-20 процентов.
Некоторые из наиболее важных городов пострадали очень сильно: Бранденбург и Франкфурт-на-Одере, расположенные в ключевых транзитных районах, потеряли более двух третей своего населения. Потсдам и Шпандау, города-спутники Берлина-Цельна, потеряли более 40 % населения. В Пригнице, еще одной транзитной зоне, из сорока дворянских семей, управлявших крупными поместьями в провинции, в 1641 году осталось только десять, а в некоторых городах - Виттенберге, Путлице, Мейенбурге, Фрайенштайне - вообще никого нельзя было найти.44
Мы можем только догадываться о влиянии этих бедствий на народную культуру. Многие семьи, заселявшие после войны наиболее разрушенные районы, были иммигрантами из-за пределов Бранденбурга: голландцы, восточнофризцы, голштинцы. В некоторых местах шок оказался достаточным, чтобы оборвать нить коллективной памяти. В целом по Германии было замечено, что "великая война" 1618-48 годов уничтожила народную память о предыдущих конфликтах, так что средневековые, античные или доисторические стены и земляные сооружения потеряли свои прежние названия и стали называться "шведскими валами". В некоторых районах, похоже, война разорвала цепь личных воспоминаний, которые были необходимы для авторитета и преемственности деревенского обычного права - не осталось никого в возрасте, кто помнил бы, как все было "до прихода шведов".45 Возможно, это одна из причин скудости народных традиций в Марке Бранденбургской. В 1840-х годах, когда увлечение собиранием и публикацией мифов и другого фольклора достигло своего апогея, энтузиасты, вдохновленные братьями Гримм, нашли в Марке скудный выбор.46
Всеразрушающая ярость Тридцатилетней войны была мифической не в том смысле, что она не имела отношения к реальности, а в том, что она закрепилась в коллективной памяти и
